тащу своё ололо с ЗФБ

[valvert]

Название: Что-то человеческое
Автор: Скрытный козодой
Размер: мини, 2138 слов
Фэндом: Les Miserables
Пейринг/Персонажи: вальвер (Мадлен-эра)
Категория: слэш
Жанр: недоангст
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: воображаемая смерть персонажа
я не смогла убить инспектора и скатилась в аняня
и вообще всё печально
Краткое содержание: Вальжану не даёт покоя показная безукоризненность инспектора.


Вальжан привык следить за инспектором краем глаза, постоянно наблюдать за источником угрозы, изучать черты лица, искать малейших перемен в поведении, которые могли бы подсказать, что его тайна раскрыта. Но день за днём Жавер пребывал в обычном, умеренно дурном расположении духа, невозмутимо приветствовал мэра лёгким поклоном, бесстрастно разговаривал, почтительно (насколько это было возможно в его исполнении) обращался со служебными запросами, монотонно озвучивал отчёты и ничем не показывал, что видит в уважаемом господине Мадлене беглого каторжника.

Тогда, ослабив бдительность и перестав концентрировать внимание на возможных признаках опасности, Вальжан начал замечать кое-что ещё.

Неизменно до блеска начищенные пуговицы.

Белоснежные геральдические лилии.

Геометрически строгий воротник.

Безукоризненно выглаженная ткань мундира.

Сапоги, сияющие не хуже пуговиц.

Чёртов инспектор Безупречность, вероятно, умудрялся сохранять свежесть и чистоту альпийских лугов даже среди зловония Тулона. Грязь не приставала к нему — ходячему мундиру, отточенному орудию Правосудия, механизму, совершенному и в форме, и в содержании.

Хотелось нарушить линии предусмотренных складок на брюках, смять отутюженную ткань, запятнать лилии, увидеть комья земли на сапогах — силы небесные, Вальжан бы дорого дал, чтобы лицезреть, как инспектора окатило бы мутной жижей из-под колёс телеги. Лишь бы убедиться, что это тоже человек.

В присутствии Жавера он остро ощущал себя грязным, запачканным, неуверенным в своём облике, в неловко сидящем чужом костюме, в неловко сидящей чужой личине.

Постепенно это вошло в привычку — отмечать все мелочи в повадках Жавера: как чёрные перчатки мягко ложатся на ручку двери, когда он закрывает её за собой, заходя в кабинет; как эти же перчатки скользят по отполированному дереву, когда он перехватывает поудобнее свою неизменную трость; как щёлкают каблуки, когда он приветствует мэра и становится навытяжку, прямой, как восклицательный знак в конце вердикта «Виновен!»

Инспектор отчитывается об очередном деле, а Вальжан следит за тем, как пальцы, затянутые в чёрную кожу, то перебирают листы бумаги, то застывают. Нужны ли ему вообще эти документы? Вальжан бы не удивился, если бы узнал, что все необходимые сведения с точностью запечатываются в памяти инспектора аккуратно набранным шрифтом.

В какой-то момент Жавер позволяет себе сдержанный, но нетерпеливый взмах руки — на сгибе локтя обозначается складка, Вальжан скользит глазами от пуговиц на манжетах к этой складке, потом выше — и замирает.

— Полностью ознакомиться с подробностями вы можете здесь, — говорит Жавер, подходит чуть ближе (половица скрипит под каблуком), кладёт бумаги на стол мэра (на мундире мимолетно проявляются ещё несколько складок), с полупоклоном возвращается на середину комнаты и собирается озвучить прощание.

— Инспектор, — опережает его Вальжан, — подождите.

Он выходит из-за стола и приближается к вопросительно застывшему Жаверу. Произносит смущённо, будто сообщая девушке, что у неё сбился подол платья и виднеется нижняя юбка:

— У вас на плече паук. Позвольте...

Правая бровь Жавера выгибается в недоумении; он успевает повернуть голову и скосить глаза, когда Вальжан смахивает паука, задерживает руку на плече чуть дольше, чем этого требовало решение маленького казуса, скользит пальцами по жёсткой форменной ткани — и отстраняется, спохватившись.

— Благодарю вас. Не стоило себя утруждать, — с едва уловимой нотой растерянности говорит Жавер, кланяется снова и покидает кабинет чуть поспешнее, чем обычно.

***

Едва ли кто-то осмелился бы упрекнуть Жавера в тщеславии или, того хуже, в щегольстве, однако каждое утро он проводил инспекцию собственного облика, удостоверяясь, что его одежда в полном порядке, пуговицы блестят, на сапогах не осталось грязи. Он до скрипа выскабливал подбородок бритвой, аккуратно обходя бакенбарды, собирал волосы в тугой хвост и смахивал с перчаток несуществующие пылинки. Полицейский должен быть безупречен, как и Закон, которому он служит. Жавер не требовал того же от подчинённых, хоть и подмечал неодобрительно огрехи в их внешнем виде — это были простые люди, пусть и неблагородного происхождения, но не испытывавшие по этому поводу никаких терзаний. Жавер же ни на секунду не переставал отдавать себе отчёт в том, что в самой своей сути он — отребье, порождение гнусности и порока, отмеченное омерзительным клеймом. Грязная несмываемая печать, как родимое пятно, сопровождала его, куда бы он ни отправился. Он ничего не мог поделать с этим — оставалось, назло природе, доводить внешний облик до такого совершенства, что окружающим казалось, будто инспектор Жавер так и родился в подогнанном по фигуре мундире и с тростью в руках. Безукоризненностью во всём — в исполнении профессиональных обязанностей, в ходе мыслей, в поведении, во внешности — он надеялся пусть не смыть, но хотя бы загладить пятно на своей душе.

Жавер завидовал, отчаянно завидовал — хотя не признался бы в этом даже под пытками — мэру Монрейля. Благонравному человеку, самый вид которого говорил о сдержанном добродушии. Аккуратно подобранный сюртук, свободно повязанный галстук, удобная обувь, то и дело выдававшая благотворительные прогулки своего обладателя по нечищеным улицам бедных кварталов... Перчатки месье Мадлена были такими же мягкими, как его манеры.

Жавер не питал иллюзий, будто мэр всегда вёл жизнь святого — его добродетельность временами казалась чрезмерной, а одиночество и нежелание делиться личной информацией, при всей вежливости и благожелательности, наводили на мысль, что Мадлен не слишком-то доверяет людям. Однако если в его прошлом и скрывались какие-то мрачные тайны, они не отягощали его совесть и позволяли держать себя свободно и уверенно.

Инспектор не сомневался, что мэра не обманешь строгой наружностью, что мягкий понимающий взгляд проникает прямо в душу и читает там всю его подноготную. Мадлен не зря так часто следил за ним глазами — гадал ли он, какие именно пороки скрываются за безукоризненным фасадом или, по своему человеколюбию, испытывал сочувствие?

Как бы ему хотелось хоть изредка расслабиться. Расстегнуть тугой воротник, пнуть в угол забрызганные сапоги, развалиться в кресле, закинув ногу на ногу. Но сделать это было бы равносильно тому, чтобы сдаться червоточине внутри себя. Признать, что он гнилой. И Жавер отправлялся полировать чёрную кожу и чистить рукава мундира.

В дни, когда нужно было идти с докладом к месье Мадлену, Жавер особенно тщательно проводил ревизию своего облика.

Мэр подходит к нему и собственными руками смахивает паука с плеча. Жавера прошибает гнев и стыд. В долгом взгляде Мадлена читается что-то осуждающее, даже враждебное; на твоей душе такая же отметина, как у этого паука на брюхе, почти слышит он бесстрастный голос, и тебе не скрыть её, как бы ты ни старался.

Жавер бормочет благодарность и поспешно, насколько позволяют приличия, покидает кабинет. Ему хочется сорвать с себя мундир, сжечь в очистительном огне то место, где притулился злосчастный паук, где дотрагивались пальцы Мадлена.

Интересно, простил бы ему этот милосердный человек его несовершенство?

***

С каждым визитом инспектора надежда покидает Вальжана всё быстрее. Положительно, в этом человеке невозможно найти хоть какую-то слабость, которая позволила бы предполагать, что он и впрямь именно человек, а не бездушное воплощение правосудия и возмездия. Возмездия, которое непременно настигнет самого Вальжана — рано или поздно невидимое вращение хорошо смазанных механизмов к этому приведёт.

Вальжана начинают посещать безумные мысли. Ему хочется невзначай подставить Жаверу подножку, когда они вместе выходят из кабинета. Пригласить на ужин и неловко облить чаем. Ущипнуть за нос посреди доклада и посмотреть, что получится. Или... впрочем, неважно. Ему и так стыдно за эти исполненные величия планы, несомненно, достойные уважаемого человека, трудящегося на благо общества.

Он адресует инспектору свою лучшую улыбку из разряда «да-да, я вас внимательнейшим образом слушаю», не в силах отвести от него глаз, и очень надеется, что она не превратится в гримасу отчаяния.

Господи, подтверди, что у него есть сердце. Даже у него.

***

Когда на улице переворачивается телега, придавливая старика Фошлевана, и не оказывается рядом никого достаточно сильного, и Вальжан напрягает все мышцы, пытаясь одолеть немыслимую тяжесть, его взгляд падает на Жавера, чей силуэт вырисовывается с неумолимой чёткостью на фоне сливающихся друг с другом зевак.

Почти видимые механизмы ускоряют своё вращение и замирают, определив цель. Это конец, понимает Вальжан, в выражении лица инспектора читается будущий приговор. В отчаянии, почти не думая, он кричит:

— Инспектор! Вы сильный человек! Хоть вы помогите мне!

Беспроигрышная ставка. Жавер не посмеет ослушаться непосредственного приказа вышестоящего лица. Секунда внутренней борьбы, смятения и замешательства, нашедшая выход разве что в сильнее обычного сдвинутых бровях — и полицейский опускается на колени, подпирает собой телегу.

Вдвоём им удаётся её одолеть, менее смелые помощники тут же бросаются вытаскивать Фошлевана, а когда он оказывается на свободе, силы, кажется, изменяют Вальжану — и телега падает снова.

На этот раз на Жавера.

Новый вздох ужаса прокатывается по толпе, Вальжан кричит, что не справится второй раз, снова просит кого-нибудь помочь, и снова никто не решается. Кто-то осторожно замечает, что мальчик, посланный за домкратом, уж видно, скоро вернётся. Вальжан, несмотря ни на что, всё ещё силится поднять телегу, приваливается к дереву в изнеможении и только теперь переводит взгляд на своего преследователя.

Жавер смотрит на него спокойно, даже с пониманием, губы сжались в нитку. Он едва заметно кивает — и этим кивком будто подписывает непоправимый приговор, куда худший, чем можно было бы ожидать от суда.

Когда домкрат наконец приносят, общими усилиями из-под телеги извлекают уже бесчувственного инспектора. Два дня спустя он умирает в больнице, не приходя в сознание.

Мэр произносит речь на похоронах, организованных за счёт городской казны, говорит, что они лишились блестящего знатока своего дела и замечательного, хоть и сурового, человека, что инспектор Жавер погиб благородной смертью, до конца защищая вверенных ему жителей Монрейля, что в этом его, мэра, вина, что он скорбит безмерно. Он обменивается приличествующими случаю соболезнованиями с сослуживцами покойного, бросает первую горсть земли в могилу и чувствует, как внутри него расползается липкое чёрное пятно.

...Вальжан просыпается, задыхаясь, ощупывает ключицы, желая удостовериться, что вся плоть на месте, и долго беззвучно молится в темноте. Так больше не может продолжаться.

***

Ночью, особенно после двух часов, не происходит ничего хорошего. Ночью случается всё самое ужасное. И самое прекрасное.

Вальжан блуждает по закоулкам Монрейля, снова не в силах уснуть. Он пытается сбежать от образа вочеловеченной судебной системы, который преследует его теперь не только наяву, но и во сне. С того раза столь яркие кошмары не повторялись, но утешением это служило небольшим.

У образа безжалостные светлые глаза, идеальная линия плеч, презрительный наклон головы и ордер на арест наготове. Образ материализуется на плохо освещённой улице, с угрозой в голосе требует документы — в памяти Вальжана вспыхивают первые недели после каторги — и отшатывается в изумлении, узнав мэра.

— Страдаю бессонницей, вот и предпочитаю обдумывать дела на прогулке, — Вальжан приветливо улыбается и предвосхищает немой вопрос инспектора, избавляя того от необходимости подавлять профессиональную привычку во имя субординации. — Никто не отвлекает, воздух ночью очень свежий.

— Здесь вас могут так отвлечь, что обо всех делах забудете, — отрывисто отвечает Жавер. — У нас, конечно, очень спокойный город...
— Настолько, что во время ночного патрулирования скорее встретишь мэра, чем преступника, — заканчивает за него Вальжан, чувствуя, как ёкает сердце, когда он задевает опасную тему, ведомую только ему. Впрочем, только ли?..

Уголок рта Жавера дёргается в слабом намёке на улыбку.

— Так или иначе, я бы рекомендовал вам вернуться и продолжить размышления у себя дома, при всём уважении к вашим предпочтениям. Если позволите, я провожу вас.

— А... да, конечно, — слегка растерянно отвечает Вальжан. И не может удержаться, чтобы не добавить:

— С вами моей безопасности ничто не угрожает.

Некоторое время они идут рядом молча, и, вопреки сказанному, Вальжану становится всё больше не по себе. Он чувствует себя заключённым под конвоем и вот-вот начнёт приволакивать ногу под фантомной тяжестью цепи. Он хочет развеять тревогу ни к чему не обязывающим разговором, но не знает, как — рядом с этим человеком великосветское красноречие изменяет ему. Сам инспектор, понятное дело, ни за что не снизойдёт до таких пустяков, как тратить время на болтовню.

Он искоса поглядывает на Жавера, и от блеска лунного света на пуговицах легче ему не становится.

Завыть, что ли, на луну, тоскливо думает Вальжан. То-то инспектор удивится. Решит, что я с ума сошёл, и будет не так уж неправ.

Очередной взгляд исподтишка встречает другой такой же. Жавер тоже косится на него, бог знает почему, и явно не в восторге от того, что это обнаружено, однако глаз не отводит, хоть и на мгновение сбивается с шага. Сбивается с шага!

Ещё минуту они играют в гляделки. Вот бы Жавер врезался в фонарный столб, мечтает Вальжан. Он больше не может это выносить, недоразумение явно слишком затянулось, чтобы оставаться таковым, просто так разорвать контакт уже нельзя, но и подходящие слова на ум не идут, и Жавер, как назло, не предпринимает никаких действий, вынимая из него душу взглядом, совершенно непонятно что выражающим...

Вальжан мысленно посылает всё на свете в Тулон, резко разворачивается, хватает инспектора за воротник и втягивает в неловкий поцелуй. Сминает в кулаке шероховатую ткань, спотыкается, с размаху прижимает Жавера к пыльной стене. Тот не сопротивляется, только взмахивает руками, пытаясь найти точку опоры, цепляется за пальто мэра и наконец отвечает.

Непредвиденная сценка длится дольше, чем каждый из них мог бы ожидать. Когда в конце концов они отстраняются друг от друга, Вальжан с мрачным удовлетворением отмечает раскрасневшееся лицо, выбившуюся прядь волос и плачевное состояние мундира Жавера. Потерянное выражение тоже не ускользает от его внимания.

— Вы правы, инспектор, — говорит он, едва переводя дыхание, — здесь могут отвлечь так, что забудешь обо всех делах.

Жавер молчит. По его лицу можно предположить, что он собирается немедленно отправиться в ад.

— Но я рад, — почти мурлычет Вальжан, проводя ладонью по его рукаву, воротнику, пуговицам, — что в вас всё-таки есть что-то человеческое.

Жавер не выдерживает.

— Что-то греховное и испорченное, вы хотите сказать?

— О, ну что вы. Разве это грех?

— Безусловно. Непростительный, — выплёвывает инспектор, отвернувшись.

— Я бы не торопился с выводами. Вы, кажется, хотели проводить меня?

Вальжан берёт его под руку, чувствуя, как инспектор вздрагивает в нерешительности, но не отстраняется.

Остаток дороги обещает быть куда более увлекательным, чем он мог предполагать.

P.S. А ЕЩЁ! Совершенно не в тему, но если это читает кто-то знающий английский, не могли бы вы принять участие в опросе? пытаюсь внести изюминку в диплом и бессовестно использую любые методы :3